- Мне тоже хотелось бы об этом поговорить. Мы как раз только что вернулись со студийцами из Тюмени, с фестиваля детских театров, где показали наш спектакль «В пятьдесят каком-то году». Там мы посмотрели ещё один документальный спектакль - местный, довольно интересный. Но это франшиза, которая последовательно осуществляется в разных городах немного по-разному, а наш спектакль вполне самодостаточный.

Мне, как зрителю, на фестивале гораздо больше отозвался интерактивный спектакль по книге Ульфа Старка «Пусть танцуют белые медведи», по ходу которого представилась возможность прожить ситуацию, в которой взрослому необходимо отпустить от себя ребенка, например, если он решил уехать учиться в другой город и для него это нужно и важно, но очень трудно. Потому что именно на пороге расставания остро ощущаешь в нем какую-то неотъемлемую часть себя. Пронзительно, хотя у меня ещё нет собственных детей. Хотелось с головой окунуться в творческую дискуссию, но все же у педагога на выезде на первом плане другие задачи: покормить, не заблудиться и т. д. В какие-то моменты на фестивале хочется быть чуть больше режиссером, чем педагогом.

- А по поводу вашего спектакля у зрителей возникали вопросы?

- Да, но в основном они касались того, как и зачем в спектакле используются микрофоны. Все же большая часть спектаклей фестиваля была решена в традиционных привычных драматических формах, и микрофоны удивили.

- Почему именно с этой группой студийцев возникла идея поставить документальный спектакль?

- Для «Детей райка» в целом документальный жанр не является принципиальным новшеством. В других группах к нему время от времени обращаются, но это почти всегда спектакли на школьные темы.

Я чаще работаю в профессиональном театре, у меня всего одна постоянная группа студийцев, и нас заинтересовал не документальный жанр как таковой, а попытка пробуждения памяти через вещь, через материальную культуру, прикосновение к семейной истории, самоосознание себя через другого.

- Тогда, наверное, лучше переформулировать вопрос. Почему этот спектакль сложился именно здесь и сейчас?

- Несколько лет назад я был участником лаборатории документального театра в ЦИМе. Я узнал много интересного и принял это к сведению, но не стал сразу же адептом документального театра. Идея социального миссионерства, противопоставляющего себя творчеству, мне не очень близка. Я не стал делать собственного проекта сразу по идеям этой лаборатории. Но проекты Марфы Горвиц, дружественного и близкого мне по духу режиссера, заинтересовали. Она меня подключила к школьному документальному проекту. А в работе со студийцами в прошлом сезоне для нас важным моментом стал спектакль по пьесе современного писателя и поэта Алексея Олейникова, вошедшей в шорт-лист «Любимовки».

После этой работы нам захотелось попробовать сделать что-то похожее, но на своем языке, и вербатим показался для этого подходящим инструментом, позволяющим получить истории, в которых описываемое событие и язык одинаково важны и интересны, но часто неравнозначны. Кто-то может чепуху рассказать красиво и увлекательно, кто-то может поведать о важном коряво и некузяво, а у кого-то какой язык, такая и история. Это даёт огромный простор для наблюдений житейских и творческих, в том числе и для самонаблюдений, и возможность взглянуть на себя со стороны глазами других.

Я, кстати, советовался с Александрой Борисовной Никитиной, как лучше задавать вопросы собеседнику, чтобы они привели к интересной истории, которая бы сначала стала общей, а потом могла бы заинтересовать и других.

- И как на самом деле оказалось лучше?

- Бережно и внимательно. Не перебивая и не прерывая собеседника, не пытаясь что-то уточнить и, тем более, возразить, пока он исчерпывающее не выскажется по поводу заданного вопроса. Только когда он уже сказал все, что мог и хотел, а ты окутан облачком его смыслов и эмоций, можно спросить или сказать что-то ещё… Твой ход.

Спектакль, о котором мы говорим, был задуман зимой 2020 года. Но потом началась пандемия. И «Дети райка» организовали летний театральный онлайн-лагерь для подростков, в котором я вел одну из творческих лабораторий. Из моей группы студийцев в ней участвовали только пятеро. Из них потом сложился костяк будущего спектакля. И трое из другой группы. Но ещё, что немаловажно, к нам присоединились американские ребята – дети и внуки наших соотечественников, уехавшие в дальние края. У них вопросы семейной и исторической памяти возникают более остро и неслучайно: почему именно эту вещь взяли с собой, а другую не захотели, почему воспоминания о какой-то уже давно несуществующей вещи живут на протяжении нескольких поколений, о чем хочется вспоминать, а о чем не очень. Наш диалог получился творческим, увлекательным. И на его основе, на основе возникших вопросов потом родился спектакль нашей группы.

- Это был линейный последовательный процесс или, как это нередко бывает в документальном театре, исследование, в результате которого тема и идея будущего спектакля могли измениться?

- Нет. Это был очень последовательный процесс, в котором работа над спектаклем важна сама по себе. Такой цели - создать спектакль, который окажется зрителю интереснее, чем наш первоначальный замысел, перед нами не стояло. Важно было, что это очень личные семейные истории, собранные ребятами на пороге взросления, что они проделали важную работу мысли и могут донести ее со сцены до зрителей, оставаясь самими собой, становясь собой, помогая друг другу состоятся в этом качестве. Не актерствовать, а осознанно быть собой, вместе разбираться в чем суть собранных историй, понять, с какой стороны к ним и к нам присоединяется собеседник, а с какой можем присоединиться мы.

Например, история про прапрабабушку, вышивавшую скатерти, чтобы прокормить своих детей в голодные времена, скатерти, оказавшиеся потом в музеях, рассказана бабушкой. Между праправнучкой и прапрабабушкой большая дистанция, как присоединиться к ее истории? Девочка, которая подарила нам эту историю наблюдательна и довольно артистична. Она невольно вместе с историей уловила жесты и интонацию своей бабушки, с которой разговаривала. Но ведь это, главным образом, история прапрабабушки, как прикоснуться к ней? Перевести ее на украинский язык (она была родом оттуда),воспроизвести позу прапрабабушки такой, какой мы видим ее на фотографии - это поза спокойного, уверенного в себе человека, у которого все получилось, значит, у праправнучки тоже получится все задуманное.

А «картошка» - это уже про бабушку. И приспособление, чтобы не слишком волноваться во время спектакля, и просто картошка, которую мы ставим вариться во время разговора.

Другая наша героиня находит фотографию своей бабушки на фоне знамени пионерской дружины. Для нее важно, что её юная бабушка ощущала себя социально значимой и успешной. Ей хочется быть такой же сейчас. Но она, в отличие от бабушки, вовсе не считает, что для этого сейчас хорошо бы вступить в пионеры. И я предложил студийцам дополнить эту историю чтением торжественного обещания юных пионеров. С одной стороны, это обращение к историческому документу, а с другой иронический жест. И один из студийцев сначала отказывался эту клятву читать: «почему именно я, я не имею никакого отношения к пионерской организации и к этой истории, и не собираюсь иметь». Но постепенно мы разобрались, что к чему, и почему именно он, и почему читать без лишних эмоций. Девочка ведь тоже не собирается вступать в пионеры, как и мы, поэтому мы как раз с этой стороны можем к этой истории присоединиться. Тем более, мы обнаружили на каком-то сайте, что эта клятва несколько раз изменялась: очень многое в этой жизни постепенно изменяется, даже клятвы. А если бы девочка прочитала ее сама, получилось бы, что она иронизирует над бабушкой или над историей. А ведь это не так.

В случае с фотографией, одним из героев которой был маленький ребенок, мы позволили себе немного пофантазировать и предложить сразу две версии происходящего на основании того, что нам было точно известно. Ведь сам рассказчик при всем желании не смог бы точно воспроизвести ситуацию.

В истории с филателией нам понравились сами марки, особенно запомнились марки с птицами – они очень красочные. К тому же возникли ассоциации с фильмом «Что я за птица», который некоторые из ребят незадолго перед этим посмотрели. И нам пришла в голову идея, что хорошо бы оживить марки, поиграть в птиц. А для рассказчика было важнее то, в каком именно году у него появились марки, чем то, что на них нарисовано. Мы старались показать в каждом конкретном случае, что важно и то, и другое, и особенно важен сам диалог, попытка вывести семейные разговоры за пределы утилитарности и быта. Когда это удается, возникает совсем другое ощущение: не разговоры младших со старшими, а общение человека с человеком, личности с личностью, ощущение освоения мира за пределами семьи и дома, времени за пределами личного опыта. Это придает уверенности и сил, помогает понять, кто ты сам и что для тебя важно.

Но вербатим для меня - не самоцель. Освоив что-либо, хочется усвоенный опыт использовать в сочетании уже с чем-то новым или диаметрально контрастным. Думаю, наш следующий спектакль тоже будет основан на документальных материалах. Он будет про школьных учителей. Однако интересно попробовать сделать его в стиле комедии Дель Арте (средневековой итальянской комедии масок).

Александр Коручеков, ученик С. В. Женовача, и мой педагог на курсе у О. Л. Кудряшова, много с нами работал в направлении комедии Дель Арте. Его интересовала возможностью работать в этом стиле над драматургией, например, Островского. Мне это очень нравилось. Хочется попробовать применить приемы комедии масок к документальному материалу. В комедии масок как таковой, маски создают коридор для импровизации. А в работе с текстом, в нашем случае, с документальным, текст задаёт коридор для свободного освоения масок, а потом они уже создают коридор для импровизации.

В студийной работе важно, чтобы каждая следующая работа закрепляла опыт предыдущей, но в то же время предоставляла возможность другого, лучше, контрастного опыта. Мне кажется, это подходящий вариант.

- Стала ли эта работа над вербатимом значимым событием для родителей студийцев и других взрослых, которых они интервьюировали?

- Не для всех. И это заметно, если посмотреть спектакль. В истории с молоточком взрослые явно отнеслись к процессу с лёгкой иронией. И мы этого не скрывали, а постарались даже немножко подчеркнуть: что получилось, то получилось. Понятно, что это ирония родительской любви. И если подросток сыграл бы, например, в сказке «Дюймовочка», его родные отнеслись бы к этому событию примерно также. Это нормально. Но это не отменяет для подростка процесс его взросления. Главное, что внутри каждой из семей между подростками и взрослыми состоялся небытовой диалог, выходящий за пределы домашнего круга, расширяющий мир подростка. Но дорога, расширяющая этот мир, началась именно в кругу семьи и произошло это по инициативе подростка. Это придает уверенности в себе, ведь с каждым днём им приходится принимать все больше и больше самостоятельных решений. Важно, что это студийцы любительского театра, они здесь не для того, чтобы подготовиться к профессиональной деятельности, а для того, чтобы взрослеть интересно и более уверенно, для того чтобы язык современного искусства был им понятен. Они молодые – это их язык.

Конечно, почти в каждой любительской группе 1-2 человека обычно мечтают о профессиональной театральной карьере, об актерской. В нашей группе одна девочка и один мальчик тоже мечтают. Но о режиссерской, что мне приятно слышать. И мне кажется, что работы такого рода могут приблизить их к исполнению мечты. У них может получиться.

- А Вам не хотелось как-то варьировать коллекцию историй, перетасовывать их, чуть иначе расставлять акценты или сегодня рассказывать что- то одно, а завтра другое, как это происходит в Вашем спектакле на сцене «Современника», во многом созвучном студийному, премьера которого состоялась совсем недавно?

- Нет. Для меня принципиально важным было использовать в студийном спектакле сразу все истории, которые удалось собрать, и скомпоновать их так, как мне подсказывало мое режиссерское чутье. Если кто-то из участников по каким-то причинам уйдет из спектакля, свою историю он унесет с собой.

- А не может получиться так, что эти истории «замылятся» в процессе многократного воспроизведения? Например, когда один из героев рассказывает о том, как его бабушка переживала смерть дедушки, остальные участники проявляют сильное эмоциональное соучастие и оно передается зрительному залу. Не может ли получиться так, что на каком-то из следующих спектаклей этого не произойдет, а ребята просто будут стоять и ждать своей реплики?

- По-разному может происходить. Хочется, чтобы они каждый раз подключались с той искренностью, которая возникает именно в процессе спектакля. Возможно в следующий раз сильные коллективные эмоции возникнут во время другого эпизода. Акценты в спектакле расставляет именно степень соучастия.

- А почему Вы использовали в спектакле проектор? Показывали семейные реликвии только на стене-экране? Почему сами семейные реликвии: ложечки, молоточки, марки, старые фотографии не стали «героями» спектакля, его документальными свидетельствами? Не кажется ли Вам, что это существенно увеличило шансы зрителей подключиться к истории?

- На репетиции ребята приносили, что было возможно, и мы все вместе рассматривали все это. Но, во-первых, не всё можно принести и далеко не все, о чем шла речь в спектакле сохранилось. Необходим был общий, объединяющий всё прием. Ведь наши сюжеты довольно разношёрстные. А во-вторых, хотелось, чтобы зрители присоединились к этой истории преимущественно одним путем: через чувства и размышления участников спектакля.

В спектакле «Современник» как раз используются натуральные артефакты. Но это благотворительный спектакль, на который могут прийти очень разные зрители, возможно, даже с маленькими детьми. И у кого- то вызовут эмоции детские башмачки, похожие сразу на все детские башмачки мира и в то же время особенные, потому что за ними стоит конкретная история, а кто-то заинтересуется прялкой, потому что он ее видит впервые в жизни, кто-то чем-то ещё. Там могут варьироваться некоторые истории и участники, там у каждого зрителя индивидуальный путь восприятия, а здесь только один: мы наблюдаем за тем, как люди взрослеют.

- Вы приносите что-то из опыта профессиональных спектаклей в студийные или наоборот?

- Чаще бывает наоборот. Студия для меня естественное и необходимое продолжение творческого пути и атмосферы, начавшей складываться на курсе О. Л. Кудряшова, для которого важна идея студийности, продолжение творческих лабораторий, вообще возможность разобраться вместе с ребятами в непростом языке современной культуры. Атмосфера студийности для меня самого как для режиссера – благоприятная творческая питательная среда. Вдохновляющая. Важно отсутствие претензий на актерский профессионализм. В атмосфере студии неуверенность от того, что что-то может получиться не очень виртуозно, не отбивает желания попробовать, разобраться, узнать, почувствовать. Все всегда интересно. А в случае маленьких побед и открытий уверенность в себе постепенно нарастает. И она может пригодиться в разных областях жизни.

В профессиональном театре желание произвести хорошее впечатление на зрителя, на режиссера, часто тормозит творческий поиск, толкает актера на простейший проторенный путь, потому что он самый понятный. Чем понятнее, тем больше шансов понравиться. От этого в актерской профессии трудно уйти: от ее профессиональных страхов и рисков. Страхи юных любителей лежат в другой области. Но экспериментировать здесь как раз не страшно. И там, и там важна работа со страхом, но это немного разная работа. Но одно помогает лучше понять другое. Студийный опыт помогает найти подход к профессиональным артистам и наоборот.

- А как будет называться ваш документальный спектакль в стиле комедии Дель Арте?

- Так и будет называться: «Учителя». Только по-итальянски. Если, конечно, нашей творческой атмосфере не очень помешают мои отлучки на репетиции в Тверь. Хочется надеяться, что не помешают.

Беседу вела Татьяна Зимакова